Равшан Махсумзод

Равшан Махсумзод (1063г. рожд.), прозаик, лауреат Литературной премии им. Садриддина Айни. Автор 7 сборников повестей и рассказов. Отдельные его рассказы переведены на русский, казахский, узбекский, армянский и белорусский языки. Перевел ряд рассказов русских, белорусских и узбекских писателей.

МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ

         Уже год как длится недомогание матери. Боль в позвоночниках приковала ее к постели, ноги уже не слушались. Все, что ей оставалось – это рассматривать через окно вершины холмов Сурх, ее тусклые глаза знали наизусть каждый камушек и кустик. Она чуяла их нутром, чувствовала их запах. Закрывая свои безжизненные глаза, она вновь и вновь прокручивала в памяти девичьи годы, свою молодость. Через долину пролегала автомобильная дорога, сначала  дороги до реки Тиргон взор радовал зеленый, цветущий сад полный деревьев яблони, черешни, сливы, груши и персиков мастера Рамазана. У самой окраины сада, простирая тень на все гумно, возвышались два огромных орешника. «Те два орешника до сих пор на месте?», — вот уже пятый раз тетушка Адолат задавала один и тот же вопрос своей невестке Ходжар. «На месте, на месте! – недовольно ворчала невестка. – Какое вам дело до этих деревьев? Если захотелось орехов, вон, свои орешники  гнутся от плодов». «Эх, откуда взять такие зубы, чтобы грызть эти орехи… надоело лежать… а мысли-то уносят в разные стороны. Куда только не заносят», — стонала тетушка Адолат, обижаясь на грубый тон невестки.

           Каждый раз, когда солнце скрывалось за горами, материнское сердце тоже покрывалось чернотой, ее сердце обливалось кровью в ожидании сына. На следующее утро, наравне с восходом солнца, в нее опять вселялись лучи надежды и с самого утра до вечера, не отрывая взора с гор, она ожидала своего сына. Мать знала, что обратно сын будет возвращаться мимо этой горы. Но сына не было. Так, в ожидании сына, мать сотни дней провела, не сводя глаз с этой горы, с болью, думая о том, что в первые дни ее болезни сельский врач приходил навещать чаще, но теперь и он стал меньше  захаживать в этот дом. Возможно, это от того, что он понял безнадежность ее болезни, и то, что дни ее сочтены.

         — Вот и врач перестал приходить, — выразила вслух свои мысли тетушка Адолат.

         — Врачу делать больше нечего? – недовольно, забирая горшок, невестка направилась к двери, и немного задержавшись у порога, глядя во двор сказала. – Ну вот, как вспомнили и тут как тут, явился ваш доктор.

         Несколько минутами раньше отворилась деревянная калитка в дом и во двор вошел доктор. После обмена приветствиями с хозяином дома — дядей Асламом, спросил:

         — Как себя чувствует тетушка?

         — Спит, — коротко ответил хозяин дома. – Как проснется, так о сыне и спрашивает.

         — Надо было сразу сказать правду.

         — Странные вещи говоришь, доктор. Как сказать о пропаже единственного сына матери, которой осталось жить всего ничего? Разве может быть жестокости больше этой? Я тоже не дурак, много думал, день и ночь гадаю «сказать» или «не сказать», наконец, решил, что будет лучше, если перед смертью не узнает об этом, пусть спокойно уйдет в последний путь. Разве мало из-за детей выпало страданий на ее долю, чтобы еще этим ее расстраивать. Сам прекрасно знаешь, какие дети были слабыми в детстве, бедная женщина вся поседела из-за них. Пусть простит меня Всевышний, но иногда от отчаяния ропщет, мол, раз Бог знал о том, что последним двум дочерям мало отведено жизни, так зачем же он заставил меня страдать. А я, ради ее успокоения, говорю, хотел испытать тебя. Но как можно испытывать материнскую любовь к ребенку? – отвечает она с насмешкой, — до сих пор нет такой меры.  Ничто не сможет сравниться с материнской любовью.

         — От сына никаких вестей?

         — Нет. Друзья говорят, что видели, как садился в поезд, чтобы вернуться домой.

         — Сколько времени прошло с того момента как пропал?

         — Скоро будет два года.

         — Странно, — задумался доктор, — человек не иголка в стоге сена, чтобы пропасть без вести.

         — Э-э, брат, в наше время сорная трава дороже человеческой жизни. Люди стали настолько алчными и злыми, что за мелочь могут вырвать глотку друг другу. В дороге всякое бывает.

         — Надо было сразу рассказать… — не договорив, доктор задумался.

         — Говорю  ведь, не смог… не посмел. Давай, зайдем в дом, — хозяин дома пригласил доктора.

         Друг за другом они зашли к больной. Свернувшись в комок, она лежала в передней комнате. Когда невестка стала стелить курпачу,[1] она открыла глаза.

         — Тетушка, как ваше здоровье? – доктор присел на корточки у постели больной.

         Адолат молчаливо, с грустью оглядев лицо врача, ничего не ответила.

         — Вам легче стало?

         — Болезнь — тоскливо ответила тетушка Адолат, — устала от меня, но мое измученное и израненное сердце не хочет уступить ей. Хотя бы разочек увидеть моего Асаджона, так с миром бы и ушла.

         — Вы будете жить долго, тетушка, — утешил доктор. Даст Бог, еще на свадьбе внуков попляшете.

         — Зачем мне долгая да горькая жизнь, брат мой? Все глаза провыглядела за два года ожидания. Говорю же, вернется Асаджон, и с меня хватит… Неужели у него не нашлось двух-трех дней времени, чтобы навестить свою мать…

         — Жена, — недовольно сказал глава семьи, —  он нашел прибыльную работу. Сказал, если сейчас вернусь домой, то лишусь хорошей работы. Потерпи немного. Даст Бог, скоро вернется.

         — Пока он вернется, моя могила зарастёт травой, — с усмешкой сказала тетушка Адолат. Не дали ему спокойно пожить. Постоянно упрекали, вот, мол, другие дети работают в России, денег зарабатывают, а ты как наседка сидишь на одном месте. Твои жена и ребенок сидят на нашей шее. Бедный мой сын, уехал нехотя, вынужденно. Кто знает, как он там живет, в чужом городе? Может быть, он голодный, холодный, нуждается в горячей похлебке?

         — Ты никогда не перестанешь ныть и наговаривать. Если в Индии упадет хоть один листик с дерева – ты обвинишь меня, — обиженно сказал хозяин дома.

         Тетушка Адолат проигнорировала недовольство мужа и тяжело вздохнув, отвернулась на другой бок.

         — Как и все дети поработает и вернется, — сказал дядя Аслам. – Что он, пушинка?! И потом… я говорю правильно, пусть обеспечивает свою семью. До каких пор будет жить за счет родителей.

         — Если бы вы хотя бы одну ночь помучались бы над детской колыбелью, как я, то никогда бы не говорили так. —   Не поворачиваясь к дяде Асаджону, сказала тетушка Адолат. – Каменное у вас сердце.

         — Во всем твоя вина, избаловала детей, чуть что и дети уже болеют.

         — Всевышний свидетель, — сказала тетушка Адолат, — и только он судья. Все они пока были грудными, были как куклы красивыми и всегда чистыми. Люди любовались моими детьми, не могли налюбоваться. Как только они стали есть ваш хлеб, стали истощенными и слабыми. Может быть, из-за ваших постоянных упреков кусок у них в горле застревал.

         — Каким умом ты это говоришь? – пришел в ярость дядя Аслам – все мы плохие, одна ты невинная овечка.

         — Хорошая я иль плохая, полжизни прошло. Хотя бы одним глазком увижу  своего любимого Асада, потом покину вас и уйду в иной мир.  Живите, как хотите, можете привести кого-то лучше меня.

         Невестка расстелила дастархан. Сначала положила на него две домашние лепешки, затем из другой комнаты, немного попробовав, принесла мед и поднос с яблоками.

         — Бери, братец, — сказал хозяин дома доктору.

         — Удивительно, как вы смогли их так хорошо сохранить? – доктор, протянув руку, взял яблоко.

         Тетушка Адолат, которая лежала, все время, глядя в сторону двора, осторожно приподняла голову, посмотрела на дастархан и увидев красные яблоки,  недовольно высказалась невестке, подносящей чай к столу:

         — Я просила тебя сохранить эти несколько штук яблок для Асада, чтобы, вернувшись, он мог насладиться ими. Он уже как три года не ел фрукты  из нашего сада. Он ведь тоже …

         — Женщина, ты уже три-четыре года изводишь все продукты в надежде, что он придет, – как бы извиняясь перед доктором, сказал хозяин дома. – Даже если захочет яблок и гранат, российские рынки полны ими, купит и насладится.

         — Разве рыночные яблоки могут сравниться с домашними? Те яблоки как яд, выращены всякой химией.

         — Говорят, что в России с нами фрукты намного дешевле, чем у нас, — доктор откусил кусок яблока.

         — Эта женщина ничего кроме окружающих ее гор не видела, и не знает какие богатые сады в южной части России. Каждое яблоко размером с головы человека, — сказал хозяин дома.

         — Кому нужны большие и невкусные яблоки? – крикнула тетушка Адолат…

         — Откуда тебе знать, что они невкусные?

         — Весь год у них холода, их яблоки толком — то и солнца не видят, откуда же им быть сладкими…

         — С тобой невозможно разговаривать, за словом в карман не полезешь.

         — Что бы ни случилось — я виновата, ведь всего лишь попросила не трогать эти три-четыре яблока.

         — Неблагодарный ты человек, жена! Доктор уже год как курица бегает туда-сюда, только ради того, чтобы ты себя хорошо чувствовала. Ну, съел он одно яблоко — мир же не перевернулся.

         — На здоровье, пусть ест, но я их хранила для своего Асада. Вы абсолютно не думаете о своем ребенке, не волнуетесь о нем. О, Всевышний! Глядя на других заботливых отцов, душа радуется. 

         — Видишь? – посмотрев на доктора, сказал дядя Аслам. – Я разве сказал что-то плохое?

         Доктор поднес указательный палец к губам, дав тем самым понять, что не надо спорить. Какое-то время в комнате воцарилась тишина.

         — День и ночь в таком состоянии – сказал хозяин дома. – Сил уже нет разговаривать. Тот час же начинает плакать и жаловаться. Я уже не знаю что делать. Будто я виноват в том, что сын не возвращается.

         Дядя Аслам налил чай в пиалу и, протянув ее доктору, тихо сказал:

         — Хорошо, что она не узнала о пропаже сына, житья бы никому не было.

         — Вот бы она не обиделась, дядя, — сочувственно сказал доктор, — тете тоже нелегко, она мать, волнуется за сына.

         — А я не волнуюсь?

         — Матери переживают по-другому, — благожелательно сказал врач, и, глядя на больную, шепотом продолжил: – Когда выписали из городской больницы, врач сказал, что женщине осталось жить всего два-три месяца. Я тоже так думал, но надежда увидеть своего сына помогает ей держаться. Пульс абсолютно не чувствуется, при таком давлении как она еще умудряется разговаривать, я удивляюсь.

         — Что нужно делать? – спросил хозяин дома.

         — Надо ей как-то рассказать об исчезновении сына, чтобы  перестала ждать и мучиться. Ожидание – дело не легкое, особенно для больного человека. Жестоко и дальше обманывать ее.

         — Я не осмелюсь этого сделать. Ты доктор, лучше знаешь, как это сказать, вот найди какой-нибудь способ.

         Доктор ничего не ответил.

         — Чего вы там шепчетесь? – приподняв голову, сказала тетушка Адолат. – Говорите громче, чтобы и я слышала. Всю жизнь мне кости перемываете.

         Только дядя Аслам хотел ей что-то сказать, как в этот момент открылась дверь и зашла их старшая дочь Марьям.

         — Заходи, — сказал дядя Аслам, — давно тебя не было, по маме, стало быть, не скучаешь.

         — Позавчера ведь приходила, папочка, — обиженно сказала дочь. – У меня тоже есть дела, муж болен.

         Поприветствовав доктора, девушка прошла к постели матери.

         — Как она себя чувствует, никаких улучшений? Мысли об Асаде измучили мамочку. Если бы он вернулся…

         — Мой Асад вернулся? – вздрогнула тетушка Адолат.

         — Да, вот пришел Асад, а ты целый день спишь, — не отрывая с дочери глаз, спохватился дядя Аслам.

         — Пришел?

         — Да! – не подавая виду, поддержал доктор.

         — Где он?

         — Долго сидел рядом с тобой, ты никак не просыпалась. Уставший после дороги, спит в последней комнате. Разбудить его? – сказал дядя Аслам.

         Мать от радости приподнялась с места и сказала:

         — Наконец-то… да буду я его жертвой…  Слава тебе, Всевышний, что услышал меня, это было мое последнее желание… Теперь могу уйти со спокойной душой.

         — Разбудить его? – повторил дядя Аслам.

         — Если спит, то не мешайте ему. Пусть отдыхает. Долгая дорога, устал, наверное. Мой мальчик намучался, — сказала она и, повернувшись на бок, заснула вечным сном.                                                                             

[1] Курпача  — узкое стёганое одеяло